Аннотация результатов, полученных в 2018 году
В 2018 г. проект был направлен на выявление «мигрантской» инфраструктуры в городском пространстве Томска и Иркутска. Исследование проводилось как количественными, так и качественными методами, но с преимущественной опорой на качественную методологию. В Томске был проведен анализ полученных в ходе анкетного опроса данных в SPSS, в Иркутске его результаты анализировались через построение карт-схем использования мигрантами городской инфраструктуры, выделения спектра бытующих практик без выполнения количественного анализа полученных ответов. Изучение представлений горожан о «мигрантских» местах Томска и Иркутска проводилось также с помощью полуформализованных интервью, что позволило сравнить собранный в ходе этого исследования материал с эмпирическими данными, полученными в результате предшествующих исследований. В основу исследования был положен подход культурной географии, согласно которому в городском пространстве существуют как традиционные (реальные), так и ментальные (вернакулярные) районы. Согласно этому подходу, основным критерием выделения вернакулярного района служит его локализация в восприятии жителями отдельной городской территории. В Томске были выделены для исследования 3 вернакулярных района – «Центр», «Черемошники» и район Иркутского тракта («Иркутчи»/«Иркутский»), имеющих разные социально-экономические и географические характеристики. В Иркутске были выделены два вернакулярных района: «Рабочее предместье» – место традиционного расселения мигрантов и маргинальных групп в северо-западной части областного центра, и район мечети – одна из центральных локальностей города, где расположена соборная мечеть, построенная в конце XIX в. В ходе проведенного исследования были выявлены ключевые элементы городской инфраструктуры, используемые мигрантами, и практики ее использования. Мигранты, проживающие в трех исследованных вернакулярных районах Томска, используют районную инфраструктуру, преимущественно эконом-класса, наравне с местными жителями, посещая те же магазины, больницы, парикмахерские и т.п., что и томичи. Использование городской инфраструктуры, расположенной в других частях города, связано с нерегулярными практиками, такими как досуг или религиозные практики. Выявлено значение этнических сетей в качестве ведущего механизма адаптации мигрантов в Томске. Наличие родственников/земляков обуславливает выбор города в качестве места работы и жительства, что существенно облегчает и процесс адаптации на первых порах, включая поиск работы, жилья, освоение города и т.д. Наиболее видимым в городском пространстве примером городской инфраструктуры, маркируемой как «этническая», являются кафе, представленные такими сетями, как «Ош», «Баракат», «Чинара». «Магнолия», а также «восточные» кафе: «Бай Казан», «Южанка» и др. Это один из примеров создания мигрантами инфраструктуры эконом-класса в городе, которая используется всеми его жителями, в частности, студентами. Трудовые мигранты также заняты в сфере обслуживания эконом-класса: парикмахерских, цветочном бизнесе, мелкооптовой торговле фруктами и овощами, ремонте обуви. Особое место в мигрантской инфраструктуре принадлежит частной клинике, основанной выходцем из Узбекистана, выпускником Сибирского медицинского университета (СибГМУ), услугами клиники пользуются не только земляки, но и мигранты из Кыргызстана. Важную роль в мигрантской инфраструктуре Томска занимают частные посреднические фирмы, предоставляющие мигрантам широкий спектр услуг, включая оформление документов на получение разрешения на временное проживание и российского гражданства, покупку российских симкарт, авиабилетов и др. Установлено, что так называемые «мигрантские школы» есть во всех районах города. Чаще всего дети мигрантов попадают в школы, расположенные в местах, окруженных жильем низкого качества или же в близости от больших рынков. Поскольку в Томске нет общей для города и области программы адаптации детей, каждая школа практикует свою стратегию адаптации. В одних школах для них формируют отдельные классы, в других стараются равномерно распределить по классам. Основным препятствием к успешной интеграции детей служит низкий социальный и образовательный уровень родителей и слабая мотивация к учебе детей мигрантов. Описана роль томских мечетей, имамов и неформальных исламских авторитетов пространственной и сетевой организации мигрантских сообществ. Исламское, маркируемое местными жителями как «мигрантское», пространство Томска, представляют как «формальные» лидеры (имамы двух соборных мечетей, приехавшие из Таджикистана и Киргизии), так и набожные молодежные авторитеты и представители «мигрантской элиты» из среды мигрантов-предпринимателей. Так, владелец крупной строительной фирмы, выходец из Бухары, оборудовал молельный зал на базе общежития для своих рабочих на окраинной промышленной зоне Томска. Молельные комнаты есть также в некоторых восточных кафе, на автосервисах и шиномонтажах, на рынках. Созданные практикующими мусульманами, невидимые мусульманские локации разбросаны по всему городу. Речь идет не столько об ином взгляде на город, сколько об ином городе, наполненном иными маркерами, актуальными только для практикующих и встроенным в мусульманскую среду верующим. Выявлена неоднозначная роль национально-культурных организаций как элемента инфраструктуры, обеспечивающей взаимодействие мигрантов и города. Организуемые национальными организациями культурные мероприятия, вопреки мнениям экспертов, не занимают центрального места, как можно было ожидать, в мигрантском досуге. Помощь, оказываемая национальными организациями мигрантам, не имеет для них определяющего значения. Мигранты мало осведомлены об их деятельности, путают разные структуры, общественные и частные, имеющие отношение к оказанию миграционных услуг. В целом место национально-культурных организаций в мигрантской инфраструктуре города и их роль в жизни мигрантов, судя по результатам анкетного опроса и интервью, малозначительны. На примере иркутского кейса был описан процесс трансформации представлений о «мигрантских» локальностях в городских нарративах. Были выявлены и описаны функции, которыми интересующие нас локальности наделялись взаимодействующими с ним группами в зависимости от того, о каком моменте рассказывает респондент – о настоящем или о прошлом. Было установлено, что «мигрантские» локальности, в данном случае – открытые вещевые рынки, описываются в рассказах местных жителей и городских медиа, прежде всего как места социальной нестабильности, в которых возможно применение табуированных в контексте остального города социальных практик. Была сформулирована гипотеза о ролевой структуре иркутского открытого рынка, как «мигрантской» локальности. Вне зависимости от исполняемой роли, «мигрантская» локальность обособляется в восприятии местного населения как место сомнительных с точки зрения коллективных представлений о социальной норме практик. Было установлено, что респонденты, относившие себя к разным социальным группам, ретранслируют различные модели локальности. Сформулирована гипотеза о том, что «Мигрантские» локальности рождают в «постсоветском» городе специфическое социальное состояние, которое может быть охарактеризовано как «временной фронтир», или момент, когда та или иная территория оказывается между несколькими конкурирующими проектами прошлого и будущего. Данная ситуация проявляется тогда, когда функция времени, как механизма социального контроля, оказывается нарушена, что приводит к одновременному сосуществованию множества социальных времен и пространств, которые могут быть никак не связаны между собой или противоречить друг другу. Выявлено, что в нарративах, конструирующих «мигрантские локальности», происходит переопределение «этнического». Через «этническое» могут конструироваться отношение респондента к рынку, к вещам, которые там продаются и даже к запахам и типам социального взаимодействия. Так, например, «китайский» товар может означать качественную подделку, «китайский ресторан» – дешевое подпольное кафе, а «китайский торговец» – возможность торга. Одновременно «этническое» становятся способом обозначить экстраординарность ситуации вообще, когда речь заходит о стихийном рынке, становится скорее способом описания нестандартной ситуации, для которой просто не существует четкого определения. «Этническое» обозначает не группу, а визуальный ряд, сопровождающий движение по этому месту. «Этничность» в контексте открытого рынка стала обозначать способ выживания в период социального кризиса, посредством превращения центра умирающего «города-механизма» территорию применения «партизанских» тактик. Одновременно «этническое» может использоваться и как механизм стигматизации «мигрантских» локальностей, их исключения из порядка «нормального» города. Выдвинута гипотеза о том, что возможной причиной переопределения «этнического» в репрезентациях «мигрантских» локальностей может заключаться в ассоциированности их с ситуацией хаоса. Причина может заключаться не столько в пришедших в городской центр «других», а в том, что сам городской центр, как и весь остальной город, теперь мыслился как «другой». И «мигрантская» локальность превращается в точку входа в новое, промежуточное состояние. Была сформирована база интервью: 60 в Томске и 15 в Иркутске. Результаты исследований отражены в опубликованных и принятых к печати 13 статьях (в том числе 6 – в изданиях, входящих в базы данных Scopus и Web of Science):в 23 докладах на 10 международных и 7 российских научных конференциях. Все запланированные в отчетном году научные результаты достигнуты.

Аннотация результатов, полученных в 2019 году
Все запланированные в 2019 году научные результаты достигнуты: Центральной задачей второго года исследования было выявление и типизация максимального числа элементов городской инфраструктуры, маркируемых как «мигрантские» или «этнические», определение их функций и особенностей: Выявлены особенности функционирования и значения рынков в Томске и Иркутске в качестве «мигрантской» инфраструктуры. В Иркутске в качестве объекта исследования был выбран рынок «Шанхай» – крупнейшая торговая площадь Иркутска, включающая территорию нескольких рынков и торговых центров, которые представляют собой закрытые рынки (рынки «под крышей»). В Томске территория каждого из анализируемых вернакулярных районов (Центр, Черемошники, Иркутчи) включает как минимум один рынок. Рынки Томска и Иркутска отличаются, прежде всего, направленностью миграционных процессов, которые привели к появлению мигрантов на рынке. В Иркутске это связано с тем, что трансграничная миграция стала источником формирования этнически маркированных рынков, в отличие от Томска, где они просто встраивались в уже существующую инфраструктуру. Иркутские рынки в отличие от томских обладают массивом элементов «мигрантской» инфраструктуры как внутри торгового пространства, так и за его пределами: кафе «восточной» или «узбекской» кухни, посреднические фирмы, авиакассы, сервисы по ремонту мобильной техники, парикмахерские эконом-класса с возможностью стрижки бороды, ателье, офисы юридических фирм. Значительная концентрация «мигрантской» инфраструктуры в Иркутске вокруг «Большого рынка» («Шанхай», «Шанхайка») обусловлена тем, что для мигрантов этот рынок играет ключевую роль – это место их работы и досуга, а появление мигранто-ориентированной инфраструктуры эту роль усиливает. Иркутская ситуация существенно отличается от того, что было выявлено в Томске, где подобные «мигрантские» сервисы, как правило, располагаются близ государственных миграционных структур. Таким образом, в Иркутске мигранто-ориентированная инфраструктура выстраивается вокруг людей, а в Томске – преимущественно вокруг государственных организаций, оказывающих миграционные услуги. При этом не было выявлено наличия закономерностей в использовании городской инфраструктуры в зависимости от принадлежности к этнической группе либо к стране исхода. Авиакассы, созданные кыргызами в Иркутске, продают билеты, как своим соотечественникам, так и другим представителям Средней Азии, а «таджикская» юридическая фирма оказывает услуги абсолютно всем клиентам. Иноэтничность мигрантов, работающих на рынках Томска не манифестируется и не играет существенной роли в их восприятии горожанами, в отличие от ситуации в Иркутске, где инаковость на рынках уже стала брендом, за которой закрепились определенные стереотипы и практики (низкая цена и качество товара, возможность торговаться и т.д.), и которая активно эксплуатируется в различных контекстах преобразования городской среды, подразумевающих ликвидацию рынков, реализацию права на город и т.д. Изучение механизмов, которые используют мигранты для встраивания в работу рынков Томска и Иркутска, позволило выявить, что основной стратегией является использование социальных сетей – наличие родственников, знакомых или друзей, уже работающих на рынках (независимо от миграционного бэкграунда, срока пребывания или проживания в городе или страны исхода). Распространенное явление для тех, кто торгует на рынках – семейный бизнес (это снимает издержки, связанные с наймом персонала и становится каналом для привлечения мигрантов, но в то же время становится одной из возможных причин смещения торговли на рынках в сферу неформальной экономики). Наиболее обыденной формой занятости мигрантов на рынках как Томска, так и Иркутска является наемный труд (в качестве продавцов, грузчиков, уборщиков и т.д.) и самозанятость. Последняя форма распространена среди мигрантов, получивших гражданство и имеющих опыт ведения бизнеса в этой сфере. В некоторых случаях торговый бизнес переходит «по наследству». В случае Томска торговля на рынках для мигрантов зачастую является убыточной или приносит гораздо меньше прибыли, что приводит к закрытию торговых точек, но не отказ от самой деятельности. Многие продолжают заниматься торговлей в силу привычки и семейной преемственности бизнеса. Для Иркутска характерны те же процессы. Торговлю на рынках следует рассматривать как с точки зрения занятости и возможности заработка для мигранта, так и как способ его интеграции в принимающую среду. Рынок выступает местом контакта между мигрантами и принимающим сообществом. Выявлены особенности функционирования сетевой микрофинансовой компании «Мол-Булак», заключающиеся в том, что все виды предоставляемых займов ориентированы исключительно на трудовых мигрантов. Кроме того, работниками микрокредитной организации в основном являются выходцы из республик Центральной Азии, что связано с их языковой компетенцией. Ориентация на трудовых мигрантов обуславливает расположение офиса в Иркутске вблизи рынков, где работают выходцы из республик Центральной Азии и структурных подразделений УВМ при МВД России, где мигранты оформляют разрешительные документы. В Томске офис «Мол-Булак» расположен в здании «Миграционного центра» – филиала Паспортно-визового сервиса МВД России. Определена и описана роль института мечети в качестве «мигрантской» инфраструктуры в Томске и Иркутске. Локальное мусульманское пространство определяется не только крупными местными религиозными фигурами (имамами мечетей), но и обычными верующими. Религиозный авторитет отдельного мигранта формируется в тесной связи с его профессиональным, финансовым, миграционным, социальным авторитетом. Миграция зачастую становится триггером к конструированию индивидуального религиозного мусульманского авторитета. У себя на родине, где подавляющее большинство населения мусульмане, и где существуют свои многочисленные религиозные авторитеты, глубоко инкорпорированные в местные социальные и религиозные системы, эти люди могли бы и не стать локальными мусульманскими авторитетами. В российских миграционных условиях, в которых мусульмане чаще всего являются меньшинством, локальное исламское пространство менее стабильно и менее иерархично. Отдельный важный сюжет полевого исследования в Иркутске – это значение и роль таджикских мулл в формировании локальной религиозной среды. Таджики играют ключевую роль в формировании местного мусульманского пространства. Среди них есть немало хафизов, а также мулл, специализирующихся на изгнании джинов и лечении через громкое чтение текстов Корана. Выявлены и описаны роль и место некоммерческих национально-культурных организаций (НКО) – национально-культурных автономий и «просто» национально-культурных организаций в «мигрантской» инфраструктуре Томска и Иркутска. Власти усматривают в НКО удобный инструмент управления «диаспорами», понимаемыми как организованные этнические группы, к которым принадлежат по факту рождения или происхождения, и которые могут выступать в качестве самостоятельного субъекта общественных взаимодействий. Лидеры НКО рассматриваются как «начальники диаспор», облеченные правами контроля над своими «соотечественниками». Позиционируя себя как представителей диаспоры, руководители НКО берут на себя функции посредников между конструируемой ими «диаспорой», властями и «исторической родиной». НКО берут на себя и функции, направленные на оказание миграционных услуг как в рамках общественной организации, так и создавая для этого параллельные коммерческие организации. Тем не менее, рассматривать НКО как часть или элемент собственно «мигрантской» инфраструктуры и как инструмент самоорганизации и адаптации мигрантов неправомерно, поскольку трудовые мигранты выступают в деятельности НКО не как полноправный субъект, а как объект покровительства со стороны глубоко интегрированной в местное общество этнической элиты. Выявлено, что формирование в школах Иркутска классов с заметной концентрацией детей мигрантов, объясняется их поступлением в школу, как правило, в последнюю очередь, когда «лучшие» классы уже сформированы, а также тем, что родители «местных» стремятся забрать своих детей из таких классов. Но, несмотря на сосредоточение детей мигрантов в определенных классах, неверно говорить об их изоляции или проблемах с интеграцией в школьное пространство. Важно, что учителя, работающие в классах со значительным количеством детей мигрантов, стараются уделять больше внимания проблемам их адаптации. Выявлено также, что школы, в которых учится большее, чем в других учебных заведениях количество детей мигрантов, расположены рядом с «Большим рынком», где работают родители многих детей мигрантов, посещающих школы. Описаны практики «шерине», традиционного кыргызского института, активно используемого кыргызами в исследуемых городах, как «черной кассы», так и как праздничного застолья. Исследование языкового маркирования «мигрантской» городской инфраструктуры с использованием метода языкового ландшафта (linguistic Landscape) показало, что языковые маркеры пространства (надписей, вывесок, объявлений и иных текстов), выполненные на иных языках (узбекский, киргизский), носят единичный характер. Даже в локальностях концентрации мигрантов из постсоветских стран Центральной Азии (рынки, овощные базы) преобладают тексты на русском языке. Анализ цифровых медиа выявил, что «мигрантские» площадки, выдаваемые по поисковым запросам, можно объединить в несколько групп: веб-форумы и доски объявлений, которыми пользуются преимущественно мигранты из общего региона исхода или говорящие на одном языке; «миграционные» каналы на youtube, транслирующие опыт того или иного этапа миграции, поиска работы, жилья, контакта с принимающим сообществом, легализации; сообщества в социальных сетях. Существует также группы, посвященные какой-либо конкретной, связанной с миграцией, услугой, например – бизнес-браками, или помощью в получении вида на жительство. В ходе исследования был сформулирован ряд гипотез: - сравнительный анализ жилищных траекторий мигрантов на территории двух сибирских городов, описание домохозяйств приезжих «изнутри» позволило выдвиинуть гипотезу о мультилокальности жилища мигрантов, которое концептуализируется не как статичное место, а как текучее, включающее его создание, изменение, перемещение и разрушение; - пространство контакта мигрантов и принимающего сообщества в рассматриваемых городах, как правило, не становится пространством оспаривания между мигрантами и принимающим сообществом. Ситуация оспаривания городского пространства конструируется в одностороннем порядке представителями принимающего сообщества, мигранты в этих процессах практически не участвуют; - мигранты в Иркутске и Томске не формируют собственной, закрытой инфраструктуры и не создают собственных изолированных общественных пространств, в большинстве случаев используя общую с остальными горожанами инфраструктуру. Представление о закрытой мигрантской инфраструктуре формируется преимущественно средствами массовой информации. Сформирована база интервью: 170. Результаты исследований отражены в опубликованных и принятых к печати 19 статьях (в том числе 7 – в изданиях, входящих в базы данных Scopus и Web of Science), а также в 30 докладах на 13 международных и 2 российских научных конференциях и мероприятиях.

Аннотация результатов, полученных в 2020 году
Одной из основных задач третьего года исследования было продолжение описания, определения функций и особенностей «мигрантских» локальностей, обнаруженных в ходе предварительной полевой работы, а также поиск новых «мигрантских» пространств на цифровых площадках. Были продолжены исследования рынков Иркутска и Томска. Сопоставление эмпирических данных, собранных в Томске и Иркутске показало, что в Иркутске мигранты-торговцы становятся иркутскими торговцами мигрантского происхождения; сохраняется и развивается мигрантский бизнес как таковой, особенно в туристической сфере; формируется по модели американских чайнатаунов сектор экономики по производству и продаже этнического и мигрантского продукта для туристов. В свою очередь в Томске динамика развития рынков приводит к их растворению в городском пространстве; торговля на рынке служит для мигрантов «отправной точкой» на первых этапах адаптации к новому месту пребывания; мигрантский бизнес на рынках зачастую экономически невыгоден, продолжает существовать за счет рекрутинга работников через родственные, земляческие связи. В 2020 г. производился анализ форм жилья и соседства мигрантов на основе ранее собранного полевого материала. Проведенный анализ мотивов выбора жилья в двух сибирских городах, позволяет сделать вывод, что большинство мигрантов отправляются в Россию к кому-то (родственники, друзья, коллеги, земляки), и этот кто-то является начальным и важным звеном в выстраивании социальной сети мигрантов, этот кто-то одновременно выполняет функцию навигатора мигранта, одной из функций которого является обеспечение приезжего жильем. Отражен этнографический опыт исследователя, включенного в поле – детальное описание жилья мигранта «изнутри». Это позволило подтвердить выдвинутую ранее гипотезу в парадигме транснационализма о мультилокальности жилища мигрантов, которое концептуализируется не как статичное место, а как текучее, включающее в себя его создание, изменение, перемещение и разрушение. Исследование видимых элементов мигрантской инфраструктуры в Томске (сеть узбекских кафе «Ош» и других «узбечек», таджикское кафе «Баракат», многочисленные овощные киоски, сеть цветочных салонов «Азалия» и др.) показало, что они представляют собой бизнес-структуры эконом-класса, которые дают работу как мигрантам, так и жителям города. Но, в отличие от узбекских и таджикских кафе, персонал которых состоит из мигрантов, продавцы в цветочных магазинах «Азалия» - местные жители. В 2020 г. были проанализированы роль и место некоммерческих национально-культурных организаций (ННКО) в «мигрантской» инфраструктуре города в исторической динамике и современности. Выявлена роль лидеров и активистов национальных организаций, которая заключается в выполнении ими посреднических задач: отстаивание интересов мигрантов перед лицом властей, обязательство перед властями контролировать поведение этих мигрантов, создание системы коммуникаций в городском сообществе, выстраивание отношений с властями «страны происхождения». Следствием стало закрепление особых взаимоотношений органов власти и национально-культурных организаций. В их основе лежит стремление властей использовать ННКО в качестве инструмента «национальной политики», включая в отдельных случаях финансирование, являющееся базисом национальной политики. Продолжено исследование, посвященное мусульманскому пространству сибирских региональных столиц, особенностям межэтнических взаимоотношений в религиозном поле, локальной мусульманской инфраструктуре. В рамках мигрантской мусульманской инфраструктуры между локальными религиозными лидерами происходят конфликты за «право на город», передел влияния на разные группы прихожан (в том числе и этнические) и борьба за административный ресурс. Особое внимание в отчетном году было уделено практикам религиозных мулл в Иркутске. Было определено, что большая часть мулл, с которыми мы общались, достаточно давно живут в Иркутске. Они встроены в социальный, профессиональный, миграционный и религиозный контексты региона, обладают значительным социальным капиталом, известны не только среди прихожан, регулярно посещающих мечеть, но и в целом среди мигрантов из Центральной Азии и даже шире - в мусульманской среде Иркутска. Их религиозный авторитет переплетен с их миграционным и профессиональным. Они не просто уважаемые хафизы или экзорцисты, они оказываются ключевыми фигурами мигрантского пространства агломерации. В той или иной степени каждый из мулл не только определяет религиозную повседневность своих земляков, увещевает и наставляет их, помогает пройти через кризисные ситуации, но определяет локальные миграционные процессы. В 2020 году выполнено описание мигрантской мусульманской инфраструктуры, в рамках которой между локальными религиозными лидерами постоянно происходят конфликты за «право на город», передел влияния на разные группы прихожан (в том числе и этнические) и борьба за административный ресурс. Выявлено, что миграция является существенным фактором изменения социального ландшафта, складывающегося вокруг религиозных организаций: она способствует смещению представлений о «мусульманском сообществе» как у прихожан мечетей, так и у местных жителей. Было установлено, что складываются новые и уходят старые землячества, группы мигрантов занимают одни и покидают другие городские пространства. Произведена верификация ряда заявленных в плане работы гипотез (об оспаривании городской инфраструктуры мигрантами и «местными», об одностороннем формировании ситуации конфликта за право на город принимающим сообществом, о совместном создании и использовании инфраструктуры мигрантами и «местными», о существовании «закрытой мигрантской» инфраструктуры, об активном участии медиа в создании образа «мигрантской» городской инстраструктуры, а также о рынках, как о «мигрантских» локальностях). Выявлены предпосылки, определяющие специфику оспаривания городских пространств в Сибири мигрантами и принимающим сообществом. Она формируется исходя из создавшейся традиции включения миграции в языки описания повседневности принимающим сообществом. Выявлена специфика российской ситуации взаимного конструирования языка описания миграционных процессов. Установлено, что этнические категории в повседневных описаниях миграции и мигрантов не обязательно предполагают фиксацию групповости на основе этнической солидарности или общности миграционного опыта. Установлено, что специфика языкового маркирования мигрантов в собранном в ходе проекта материале может являться одной из причин одностороннего формирования ситуации конфликта за «право на город». Установлена роль медиа в формировании в представлении принимающего сообщества ситуации переопределения монополистов на «право на город». Был выполнен анализ практик репрезентации «мигрантских» пространств Иркутска в цифровых медиа. На основе анализа региональных цифровых медиа (более 1000 материалов) была составлена карта «мигрантских» территорий Иркутска по результатам анализа региональных цифровых медиа, рассматриваемых как инструмент «производства пространства» с целью выявления «мигрантских» пространств и соответствующих им практик на территории города. Были определены различия между социально-пространственными образами «миграции», транслируемыми профессиональными и социальными медиа. Ключевое отличие заключается в том, что профессиональные медиа ретранслируют бюрократическое видение «мигрантских» пространств как объектов постоянных проверок, девиантных и маргинальных территорий на городских окраинах, преимущественно точек концентрации неформальной, низкоквалифицированной, физической работы. В 2020 году была апробирована гипотеза о формировании различными поисковыми алгоритмами разных социально-пространственных образов миграции в сети. Установлено, что поисковые алгоритмы фрагментируют стереотипные публицистические образы миграции, которые меняются не только в зависимости от выбора поисковой системы, но и от времени поступления запроса. Разница в выборе может обуславливать существенные отличия в социально-пространственных контекстах миграции, а простое переключение между разными поисковыми системами потенциально может повлечь за собой переосмысление стереотипных конструкций. В 2020 году были обработаны материалы, полученные во время полевых исследований в Томске и Иркутске в школах. Было описано, как дети мигрантов адаптируются в школах и как сами школы реагируют на появление в них детей мигрантов. Исследование показало, что даже в городах, таких как Томск и Иркутск, которые не являются основными центрами притяжения мигрантов в России, вопросы, связанные с обучением детей мигрантов в школах, актуальны. Основными проблемами в школах является отсутствие какой-то понятной как для администрации, так и для учителей политики в отношении этих детей, отсутствие адаптационных программ в школах, а также дополнительных уроков русского языка. Проведенные в школах интервью с учителями и администрацией показали, что школа не готова сегодня принимать то разнообразие, которые привносят дети мигрантов в ее пространство. На понимание школы как единого стандартного пространства, в котором дети должны соответствовать определённым нормам (как образовательным, так и культурным) влияет образовательная политика государства. Исследование показало, что часто проблемы, связанные с детьми мигрантов, предпочитают умалчивать, тогда как для некоторых учебных заведений поиск новых форм взаимодействия с этой группой учеников сделал бы возможным их более комфортное сосуществование детей мигрантов и местных детей и учителей. Проведен анализ практик репрезентации первичного опыта погружения студентов, участвовавших в анкетировании в Иркутске, в «мигрантскую» среду. Установлено, что большинство интервьюеров использовали стратегию поиска респондентов, основанную на отборе по фенотипическим, языковым, визуальным отличиям, соответствующим стереотипным представлениям студентов о мигрантах. Установлено, что большинство интервьюеров после первых коммуникативных провалов пытаются использовать горизонтальные сети для поиска мигрантов через знакомых, снимая тем самым психологический барьер. Предположительно, значительное количество тех, кто воспользовался такой стратегией может говорить о том, что мигранты менее изолированы в принимающем обществе, нежели представляется. Следует отметить, что по результатам анкетирования интервьюеры отмечали несоответствие характеристик, присущих мигрантам, их прежним представлениям о «мигрантах».